Море Имен - Страница 117

117

Предел.

Предел Летена исчез из сфер его представлений после того, как в родной мир возвратился Ясень.

Это было немыслимо, но отец Алея уже совершил множество немыслимых вещей. Алей не видел причин сомневаться в его могуществе. Значит, Предел? Его можно каким-то образом отнять? Но ведь это неотъемлемая, базовая часть человеческой индивидуальности, много глубже, чем вкусы и привычки; она сравнима разве что с темпераментом. Предел не меняется после личностных кризисов — наоборот, эти кризисы приближают человека к Пределу. Алей имел смелость предполагать, что Предел не способна отнять даже лоботомия.

Нет, забрать его нельзя. Но, очевидно, можно блокировать. Только как это возможно технически? И… ради чего?

…а могущество Ясеня всё же имело границы. Некоторые вещи были ему неподвластны.

Алей сплёл пальцы в замок и сжал до боли.

— Ты отсёк Летена от его Предела? — очень спокойно спросил он.

— Дошло наконец-то? А ещё, говорят, гений, — Ясень зажмурился и зафыркал. — Алик, ты же не станешь спорить с тем, что этот Предел нужно было закрыть? Из человеколюбия хотя бы. Хватит с Росы одного Вождя народов.

Алей не поверил ушам. Озадаченно он уставился на отца. На его золотую шапку и серьги, на сапоги с загнутыми носами и кривую саблю в узорных ножнах, на унизанные перстнями длинные пальцы. Страшные шутки у Ясеня Обережа… Если он шутит — то каковы истинные причины его поступков? Чего он хочет добиться?

А если папа серьёзен — то в своём ли он уме?

— Папа, — осторожно сказал Алей. — В настоящий момент ты — хан Великой Орды.

— Да, — сказал Ясень. Он явно не видел противоречия. — Я кое-что не закончил. Но закончу в ближайшее время. А потом мы отправимся к Морю. Ладно, — он хлопнул в ладоши, — на сегодня хватит. Я позову тебя потом. Иди.

Алей втянул воздух сквозь зубы — и выдохнул, ничего не сказав. Повернулся и вышел.

От золотой юрты великого хана Улаан-тайджи ускакал прямиком к Саин-хатун. Его преследовала мысль, что стоило бы ещё раз навестить Инея, но сейчас он всё равно ничего не мог бы придумать. А печаль Саин отзывалась в его сердце как собственная печаль, и хотелось утолить её, обняв жену. Алей успокоил себя тем, что ему надо прежде всего отдохнуть, расслабиться и подумать, чтобы потом с успехом потрудиться. Слишком много всего случилось. Поразмыслить ему лучше всего удалось бы в одиночестве… но это здравое соображение он вовсе отбросил, нахлёстывая коня. В конце концов, мог главный герой стосковаться по своей волшебной принцессе?

Саин ждала его с ужином и улыбкой. Звезды загорались в августовском небе, несчётными огнями костров встречала их степь. Фыркали лошади, слышались песни — кто-то похвалялся победами, кто-то тосковал по любимой. На мгновение Алей ощутил удовлетворение и радость, принадлежавшие Улаану-тайджи — радость большой войны и удовлетворение от вида мощи монгольского войска. Опрометчив Ледяной Князь, что выбрался за стены своей белой крепости — эту силу ему не одолеть, и столетиями будет греметь в степи слава о победах хана Гэрэла…

Девушки Саин стреножили его коня и по знаку ханши удалились куда-то в ночь. Алей перекусил копчёными языками и варёным рисом, облизал пальцы, выпил кумыса. Саин, загадочно улыбаясь, потянула его за собой в юрту, и он, опустив полог, привлёк к себе жену. Она обхватила ладонями его голову и прижалась лбом ко лбу. Алей поцеловал её, опускаясь вместе с нею на кошмы, и она тихо сказала:

— Что ты видел сегодня утром, господин мой?

Алей разомкнул объятия.

— Ты знаешь, что я не скажу тебе, — повторил он, всё ещё оставаясь Улааном-тайджи, вещим царевичем.

— Но я могу догадаться, — сказала Саин со щемящей грустью в голосе. — Ах, как ты жесток, мой хан!

— Что?

— Ты оставляешь меня в неведении, мучиться догадками. Разве ты не понимаешь, что легче знать страшную правду?

— Легче всего ничего не знать, Саин.

— Но я не могу не знать ничего! — Саин привстала на коленях, ловя его взгляд. — Я вижу тебя! Моё сердце — твоё сердце. Моя бабка была шаманкой, от неё я унаследовала чутьё. Но я не умею добиваться от духов такого ответа, какой они дают тебе. Я слышу только «да» или «нет», и сейчас слышу — «нет».

Алей покачал головой. Было темно, только теплилась свеча в дорогом, заморского стекла фонарике. В неверном трепещущем свете раскосые глаза Саин мерцали, мерцало шитьё на её одеждах и драгоценности в ушах и на запястьях, а очертания её тела и причудливые извивы чёрных кос таяли во тьме. Она казалась порождением ночи — не грозного смертного мрака, а мягкой, ласкающей темноты, таящей секреты зачатия и рождения новой жизни.

«Осень, — вдруг вспомнил Алей. — Золотая девушка-киборг, — и почему-то прибавил: — Урусутка». Степная царевна-шаманка Саин была так глубинно, так ярко непохожа на Осень — словно фантазия, всплывшая откуда-то из подсознания… И змеёй метнулась позади глаз Алея бледная молния озарения, предвестница невозможной догадки, но Алей поймал её и придушил.

Он обхватил жену за талию и крепко прижал к себе.

— Что ты хочешь узнать ещё? — спросил он.

— Я хочу знать, что случится, — ответила она серьёзно, и Алей так же серьёзно сказал:

— Ты знаешь.

Саин опустила голову, ткнувшись лбом в его плечо.

— Он победит, ледяной урусут? Не может быть. Гэрэлхан непобедим. Но многие погибнут в битве? Падут Ирсубай, Ринчин, Шоно? Ты сам потеряешь жизнь?

Алей молчал. Саин чуть отстранилась, губы её изогнулись в выражении страшной тоски.

— Умоляю, скажи мне, — прошептала она. — Если нас ждёт чёрная судьба, я сяду на коня и возьму боевой лук. Я могу его натянуть, ты видел, я стреляю метко. Хочу пасть в битве рядом с тобой. Не буду добычей урусута.

117